Гражданская война на Украине. Непрерывно меняющаяся власть — белые, красные, зеленые... Бесконечные убийства, грабежи и погромы. Потоками льется кровь невинных людей. И постоянный, изматывающий душу страх — и белые, и красные, запугивая население, первым делом брали заложников. Именно в эти годы ксендз Феликс ЛЮБЧИНСКИЙ, настоятель католического прихода в селе Кушелевка Гайсинского уезда Подольской губернии, пришел к твердому убеждению:
«Человек, лишаясь веры, лишается одновременно и нравственности и превращается в дикого зверя. Все без исключения насильники, независимо от того, как они себя называли, имели одну философию: “Бога нет, следовательно, все можно, все дозволено”»[1].
Но у каждой власти были свои пристрастия. После очередной победы Красной Армии и возвращения власти Советов начинались аресты польских священников: их брали в качестве заложников либо по обвинению в шпионаже. Не миновала эта участь и о. Феликса. Его трагическая судьба во многом характерна для католического священника в послереволюционные годы на Украине.
В 1920 году при отступлении с Украины польской армии многие ксендзы бежали в Польшу. О. Феликс также обратился к своему епископу с просьбой о возвращении на родину, но получил его указание продолжить священнослужение в приходе села Кушелевки, хотя оставаться здесь ему было опасно:
«<…> поляки отступили, убедительно настаивая и на моем выезде с ними, ибо, как они говорили, большевики изрубят меня на куски, да и большинство моих прихожан уехало с поляками, и я остался пастырем без паствы».
49
После установления на Украине советской власти началась непрерывная череда арестов польских священников, обвиняемых в шпионаже или антисоветской агитации. Привлек внимание ГПУ и о. Феликс:
«В сентябре 1920 года арестован по подозрению в шпионаже, после ходатайства прихожан освобожден. В октябре того же года вторично арестован по подозрению в подготовке восстания против соввласти, вспыхнувшего во время его первого ареста. Освобожден, но опять арестован в 1921 году по обвинению в контрреволюции. Освобожден по амнистии».
В конце 1922 года предсказания поляков сбылись самым страшным образом:
«Однажды, когда он поехал для совершения пасторских треб в другой приход, где, кажется, не было настоятеля, бандиты напали на его дом и не только разграбили его имущество, но и варварски дико поубивали одного за другим всех членов его семьи и даже слугу. Отца ксендза Феликса бандиты порезали на части и бросили вместе с другими трупами в колодезь»[2].
О. Феликс сразу же назвал предполагаемых убийц, но виновники преступления найдены не были. А позднее, на следствии ему поставят в вину, что:
«Когда в его отсутствие вся его семья была убита неизвестной уголовной бандой, ЛЮБЧИНСКИЙ бросает обвинение в этом нападении и убийстве на червонных казаков, накануне квартировавших в его доме, и ответственность за это убийство сваливает огульно на Соввласть в целом»[3]. (Хотя у о. Феликса, насмотревшегося на массовые бессудные расстрелы и всеобщее озверение, основания для таких обвинений были).
О. Феликс, переживший такую страшную трагедию, не мог больше оставаться в Кушелевке. Вскоре он был переведен служить в Каменец-Подольский настоятелем кафедрального костела Иоанна Предтечи.
В 1922 году повсеместно с большим размахом проходила кампания по изъятию церковных ценностей в православных и католических храмах. Первый судебный процесс над католическими священниками во главе с архиепископом Яном ЦЕПЛЯКОМ, давшим указание своему духовенству сопротивляться изъятию церковной утвари, отозвался на Украине волной арестов польских священнослужителей. Их обвиняли в активном сопротивлении проведению декрета «Об отделении церкви от государства» и в антисоветской
50
агитации. В августе 1923 года арестовали и о. Феликса — «за нелегальное преподавание катехизиса». Через шесть недель он был освобожден из тюрьмы под денежный залог. Позже суд оправдал его за отсутствием доказательств.
Провал советской дипломатии на Генуэзской конференции 1922 года усугубил положение польских священников, подозреваемых в активном содействии нелегальным переходам границы и, конечно же, в шпионаже в пользу Польши.
В феврале 1925 года в Берлине начались прямые переговоры между советским правительством и представителями Ватикана. Главным их предметом было дипломатическое признание Советской России Ватиканом, что дало бы возможность облегчить положение Католической Церкви в России. При этом большевики ставили условие, что Католическая Церковь в России будет действовать в рамках советских законов, которые якобы признают свободу совести и гарантируют свободное исполнение религиозных обязанностей. Оказание финансовой помощи Ватиканом и переписка с его представителями в России ставились бы под строгий контроль государства. Ватикан не устраивало, что от представителей советской власти зависело назначение епископата и духовенству запрещалось занятие религиозным воспитанием молодежи. Ни одна из сторон не шла на уступки, отстаивая свой вариант соглашения. Претензии обеих сторон были непреодолимы, и в СССР продолжались аресты католических священников.
Возможно, все более очевидная бесперспективность дальнейших переговоров в Берлине заставила Ватикан искать варианты тайной работы его посланцев в России. Это стало известно советским властям, и в ответ на тайную политику Ватикана органы ГПУ провели массовые аресты католических священников на Украине и к 1929 году подготовили материалы для второго закрытого судебного процесса над польским духовенством. Ксендзов обвинили в:
«<…> создании контрреволюционной повстанческой организации “ПОВ”»[4] для шпионажа в пользу Польши, в нелегальных переходах границы, в систематической контрреволюционной агитации против советской власти и противодействии советизации прихожан, особенно среди молодежи[5].
Процесс закончился внесудебными приговорами: 5—10 лет тюремного заключения или концлагеря. Многие осужденные были отправлены в Соловецкий лагерь.
Попал в эту мясорубку и о. Феликс. Надо сказать, что чекисты никогда не оставляли его своим вниманием. О постоянном наблюдении за о. Феликсом, в частности, свидетельствует «Меморандум
51
по делу ксендза ЛЮБЧИНСКОГО», сохранившийся в его следственном деле. Приведем выдержки из этого документа, составленного по донесениям «помощников» ГПУ, поступавшим с 1923 по 1927 год:
«В своей первой проповеди ксендз ЛЮБЧИНСКИЙ публично с амвона сказал: “Я двум богам, т. е. Богу и советской власти, служить не буду” <...> На исповедях советует прихожанам-крестьянам уклоняться от выполнения обязанностей, налагаемых большевиками, и сказанное им передавать другим. За ним укрепилась слава смелого, решительного человека, ненавидящего Сов. власть и не боящегося ничего <...> 26 июня 1924 года, во время служения в кафедральном соборе, в своей проповеди по вопросу о религии, он снова поносил Сов. власть, показывая собравшимся прихожанам никчемность власти, ее временное укрепление, а также абсурд, который творят большевики в деле отделения церкви от государства. Доказывал, что вера и Бог есть и будет <...> 6-го августа 1925 года, идя с крестным ходом, по всему пути следования враждебно отзывался о Сов. власти, называя большевиков “псами” и другими словами <...> 2 сентября в кафедральном соборе говорил: “Мы живем в дикой стране <…> Революция ничего народу не дала <...> Не верьте большевикам <...> Вы только камень в спину получите”».
13 апреля 1927 года о. Феликса арестовали и отправили для дальнейшего следствия в Москву. Обнаруженные у него при обыске конспекты многочисленных проповедей стали основанием для обвинения в антисоветской агитации:
«<…> само содержание проповедей преимущественно облечено в осторожную и иносказательную форму, иногда же с резкими, недвусмысленными антисоветскими выпадами».
Следствие продолжалось больше года, и только 5 апреля 1928 года о. Феликсу было предъявлено «Обвинительное заключение», в котором среди прочего говорилось:
«<...> в период времени с 1922 г. по апрель 1927 г. систематически произносил в костелах с амвона перед многочисленными прихожанами резко антисоветские н контрреволюционные проповеди, в которых проводил влияние польской буржуазной государственности, т. е. оказывал содействие польской части международной буржуазия, занимался агитацией и пропагандой, направленной к подрыву и ослаблению советской власти с использованием для этой цели религиозных и национальных предрассудков масс, направленной к возбуждению национальной и религиозной вражды и розни».
Ознакомившись с «Обвинительным заключением», о. Феликс объявил голодовку. В «Личном деле заключенного Ф. ЛЮБЧИНСКОГО»
52
имеется соответствующий акт, подписанный начальником Бутырской тюрьмы:
«Сообщается для сведения, что заключенный, числящийся за Вами, ЛЮБЧИНСКИЙ Ф.Н. с 11.6.28 объявил голодовку, требуя вызова прокурора»[6].
Очевидно, свидание с прокурором состоялось, так как с 14 июня, согласно второму акту, голодовка была прекращена. А 21 августа 1928 года по Постановлению Особой Тройки Коллегии ОГПУ о. Феликс был приговорен к «заключению в концлагерь, сроком на ДЕСЯТЬ лет». Его сокамерники-священники позже вспоминали:
«На ксендза Феликса очень подействовало объявление ему совершенно беспочвенного обвинения и осуждения на 10 лет лагеря. После подписания этого приговора он так расплакался в камере, что долго не мог прийти в себя»[7].
30 августа 1928 года о. Феликс с большой группой католических священников был отправлен на этап, в его «Открытом листе осужденного» сообщалось:
«Пересылается — г. Кемь.
В распоряжение — УСЛОН ОГПУ.
Надзор — на общих основаниях.
Заключение врача — следовать по этапу может.
Приметы — Лет 41. Брови темно-русые. Рост выше среднего. Нос обыкновенный. Цвет волос темно-русый»[8].
На Соловках уже с 1924 года отбывала наказание небольшая группа русских католиков — священников и монахинь Абрикосовской общины. В вышедших позже воспоминаниях польских священников многие страницы посвящены их судьбе:
«Знамя католицизма на Соловках подняли русские. Первые католики здесь были восточники. Латиняне присоединились к ним позже <...> Первые прибывшие считались сначала политическими заключенными, как члены монархической партии, к которой, кстати сказать, никто никогда не принадлежал <...> Летом 1926 года на Соловки прибыл первый латинский священник, витебский декан о. Леонард БАРАНОВСКИЙ <...> Отбыв карантин, о. Леонард поселился в одной комнате с русскими католиками»[9].
В октябре 1926 года в Соловецкий лагерь был доставлен экзарх русских католиков о. Леонид ФЕДОРОВ. Следует отметить, что взаимоотношения священнослужителей Православной и Католической
53
Церквей были всегда натянутыми. О. Леонид хорошо понимал, «как болезненно ощущает православное духовенство все то, что приходит к нему с латинской стороны под видом высокомерного презрения», но при этом не забывал, «сколько оснований имеется у польского клира для жалоб на такое же высокомерие со стороны еще недавно “господствующей” церкви»[10].
Для православной России он видел только один путь, который в будущем позволил бы православным, не отрекаясь от своих корней, воссоединиться с Римской Церковью:
«Только те, которые делаются католиками восточного обряда, являются “настоящим семенем” будущего единения. Они несут тяжкий подвиг под градом насмешек и укоризн, как со стороны православных, так и со стороны своих братьев-латинян; но мало-помалу самим своим существованием они открывают русским людям глаза на вселенский дух Католической Церкви»[11].
История взаимоотношений русских католиков с польскими священниками и до революции складывалась непросто: во-первых, активное неприятие их «государственной» Православной Церковью, отсутствие своих храмов и невозможность официального статуса для их главы, экзарха русских католиков, и во-вторых, проведение служб по православному обряду — все это давало возможность польским священникам при переходе православных в католическую веру указывать на «восточников» как на сектантов, «полусхизматиков», а на восточный обряд — как на временное зло.
После революции отношение польского духовенства к православному клиру и русским католикам резко ухудшилось. Постоянно сталкиваясь с ксендзами на церковных службах в храмах Петрограда, о. Леонид в начале 1922 года предупреждал о. Владимира АБРИКОСОВА о серьезной опасности облатинивания православных верующих в России, так как, по его мнению, ксендзы убеждены, что:
«Россия погибает, она уже не государство <...> она потеряла свой национальный облик <...> Православная Церковь тоже развалилась, и не к кому обращаться с предложением соединения <...> Энергичной сатанинской работе большевиков можно противопоставить только католичество латинского обряда, как неизбежно более энергичное, подвижное и бодрое, нежели католичество восточное <...> Русский человек может сделаться настоящим католиком только тогда, когда
54
примет латинский обряд, так как только этот обряд <...> может преобразовать его ум и сердце»[12].
Однако массовые аресты ксендзов, невозможность для Ватикана защитить католических иерархов в России от осуждений и расстрелов и общность судьбы священнослужителей в лагере изменили отношения православных и католиков. Именно о. Леонид, по воспоминаниям священников, стал на Соловках «примером никогда его не оставляющего духовного оптимизма, хорошего настроения, сердечности, готовности услужить в каждый момент всем и каждому». Его твердое убеждение, что «все католики без изъятия, латиняне или восточники, высокомерны они или нет, суть братья по вере»[13], положило начало близким и душевным отношениям между польскими и русскими католиками:
«Все, мешавшее этому раньше, все, болезненно разделявшее их и стоявшее между поляками и русскими, на Соловках само собой исчезло. Они были теперь только братьями во Христе, носителями света Христова в окружавшей духовной тьме, так удивительно гармонировавшей здесь с холодом и мраком полярных ночей»[14].
О взглядах о. Леонида в то время на объединение Православной и Католической церквей вспоминал позже епископ Болеслав СЛОСКАН, вместе с о. Леонидом вывезенный на штрафную командировку «Троицкая» на о. Анзер Соловецкого архипелага:
«Отец Экзарх в Соловецкие годы своей жизни не говорил о каком-то массовом, всеобъемлющем воссоединении православной России с Апостольским Престолом. Он, кажется, не верил в легкое воссоединение даже в случае падения советской власти <…> Он знал, какое неправильное представление о католической церкви было в огромной массе православного духовенства. Поэтому он утверждал, что, по-человечески говоря, потребуется известный период времени для ознакомления православной России с подлинным католичеством, с вселенским католичеством <...> Отец Экзарх ясно представлял себе и повторял это нашим собратьям, что воссоединение православной России под сенью Святого Апостольского Престола есть дело абсолютно сверхприродного порядка, и, как таковое, по его убеждению, оно без мученичества, без самого настоящего мученичества, немыслимо»[15].
Осужденные католические священники все прибывали по этапу со всех уголков страны в Соловецкий лагерь. Летом 1928 года сюда
55
был доставлен и последний остававшийся на свободе священник русских католиков о. Потапий ЕМЕЛЬЯНОВ. Переход о. Потапия и его прихожан в селе Нижняя Богдановка Луганского района Донецкой области из православия в католичество восточного обряда был столь необычен, что об этом надо рассказать подробнее. Православный монах Почаевской лавры посылается в 1910 году своим архиепископом на пастырские курсы:
«На пастырских курсах в Житомире монах Потапий увлекся писаниями св. Отцов церкви и историей вселенских соборов. Там его поразили больше всего святоотеческие свидетельства, говорящие в пользу главенства Римского епископа. Так, постепенно, молодой Потапий проникся идеей воссоединения с Римом <...> В своей жизни Потапий не встречался до этого времени ни с одним католиком; поэтому не могло быть речи ни о каком католическом влиянии на него со стороны»[16].
В 1911 году его рукоположили в священники, по окончании курсов он оставался в Почаевской лавре на положении иеромонаха. В марте 1917 года его послали служить настоятелем в приходе Нижняя Богдановка на Украине. О. Потапий сразу же завоевал горячие симпатии всего населения:
«Богдановны были очень набожны, любили длинную уставную службу н проповеди. О. Потапий был хорошим проповедником и умел увлекать народ своими яркими, содержательными и всем понятными проповедями <...> своих проповедях он сразу же начал подготовлять своих прихожан к воссоединению с Римом. Народ настолько успел уже полюбить его за бескорыстную н самоотверженную пасторскую деятельность, за его благолепную, строгоуставную службу, что ему не стоило большого труда овладеть умами и душами прихожан <...> После года такой апостольской работы о. Потапий достиг того, что в июне 1918 года его прихожане постановили воссоединиться с Римом»[17].
Узнав об учреждении Российского экзархата восточного обряда в мае 1917 года, о. Потапий объявил об этом своей пастве. Прихожане, с восторгом принявшие эту весть, составили договор, уполномочив о. Потапия совершить акт перехода в Католическую Церковь. В июне 1918 года о. Потапий встретился в Петрограде с экзархом русских католиков о. Леонидом ФЕДОРОВЫМ, и 29 июня тот принял его в лоно Католической Церкви и дал необходимые указания на первое время. Через месяц с лишним о. Потапий благополучно добрался до дому, о своем возвращении к прихожанам он позже писал:
56
«Когда я вернулся в приход с католическим благословением экзарха, грамотой и посланием и прочитал его после молебного пения, то духовной радости и слезам умиления не было границ, ибо послание было преисполнено самой горячей отеческой любви и назидания»[18].
Восхищение прихожан вызвала грамота, полученная о. Потапием позже, 6 октября 1918 года, от митрополита Андрея ШЕПТИЦКОГО:
Мир в Господе и Архиерейское благословение. Желая удовлетворить все духовные нужды наших верных на Украине, в силу власти, данной нам святым Апостольским Престолом, поручаем Вам настоятельство в приходе села Богдановка и даем Вам всю власть, необходимую для этой работы.
В период установления власти гетмана Скоропадского богдановцев за переход в католичество пороли нагайками, а о. Потапия и наиболее активных прихожан арестовывали и зверски избивали в тюрьме. При белых о. Потапий также сидел дважды в тюрьме и только чудом избежал расстрела. Когда в декабре 1919 года он наконец вернулся в родное село, радости его прихожан не было границ:
«Явление мое показалось им словно воскресение из мертвых, слезы радости текли неудержимо. Все старые и малые старались как бы осязанием убедиться, что я действительно жив, ибо их давно уверили, что я не существую»[20].
С установлением советской власти положение о. Потапия и его прихода поначалу улучшилось. Решением Народного комиссариата юстиции от 3 мая 1922 года общине богдановских католиков, в которой к тому времени числилось 828 прихожан, была даже передана церковь. Однако в дальнейшем богдановцы-католики разделили участь всех верующих в России.
В конце 1924 года о. Потапий знакомится с католическим священником прихода в Макеевке Донецкой области о. Эженом НЕВЕ. Священники становятся большими друзьями. После посвящения о. Эжена НЕВЕ в епископский сан и перевода его в сентябре 1926 года в Москву в качестве настоятеля храма Св. Людовика начинается их постоянная переписка. Об этой дружбе позже в следственном деле о. Потапия появится показание «свидетеля»:
«Римом был назначен в Москву НЕВЕ. Он считался знатоком
57
вопроса о подготовке унии и на деле интересовался этим вопросом, например, поддерживал дружбу с о. Потапием, который около Луганска сумел сплотить вокруг себя ревностно-униатски настроенный целый приход».
Как посольский священник епископ Пий НЕВЕ не мог быть арестован, но при переписке со своим другом старался быть предельно осторожным и пользовался только оказиями, беспокоясь о судьбе о. Потапия. И не напрасно, так как к епископу Пию НЕВЕ к этому времени был приставлен уже не один «добровольный помощник» чекистов. Приведем выдержки из показаний такого «добровольца», данных в 1926 году и хранящихся в следственном деле о. Потапия:
«ЕМЕЛЬЯНОВ тесно связан <...> с епископом НЕВЕ, который занимался и занимается экономическим шпионажем и теснейшим образом связан с французским посольством в Москве. По заданиям НЕВЕ ЕМЕЛЬЯНОВ различными способами старался проповедовать унию и католизировать православных. Под этим флагом ЕМЕЛЬЯНОВ занимался антисоветской агитацией и разлагал крестьян».
27 января 1927 года о. Потапий был арестован. При обыске у него изъяли письма Пия НЕВЕ, многие строки которых стали «доказательством вины» о. Потапия. Судите сами:
«Этим Папа доказывает свое внимание к русскому народу, свое миролюбие и желание, чтобы не было причин для недоразумений. Надо быть махровым глупцом, чтобы не понять этого <...> Пусть все усердно молятся за меня, дабы Господь дал мне разумение и силу! Всего лучшего, дорогой Отец Потапий, посылаю от сердца архипастырское благословение Вам, всем знакомым, когда-то посетившим меня <...> Преданный Вам П»[21].
Главным преступлением, вменяемым в вину о. Потапию, стало получение денег от епископа Пия НЕВЕ. Материальная помощь верующим была представлена чекистами как покупка на деньги Ватикана православных с целью привлечения их в католичество. В следственном деле читаем:
«<...> с первого же дня знакомства с НЕВЕ ЕМЕЛЬЯНОВ получал у НЕВЕ различную материальную помощь <...> По заданиям НЕВЕ, которые исходили из Ватикана, ЕМЕЛЬЯНОВ вел не только религиозную пропаганду, но и раздачей денег крестьянам в виде пособий преследовал цель улучшать быт и благосостояние крестьянства, уплачивать за них налоги и иные платежи государству. За переход в католичество ЕМЕЛЬЯНОВ обещал и раздавал денежные ссуды, покупал одежду и обувь и хозяйственный инвентарь».
58
И хотя католическая община богдановцев возникла и была зарегистрирована еще в 1918 году, когда о. Потапий и не знал Пия НЕВЕ, несколько крестьян из Нижней Богдановки подтвердили версию обвинения о том, что переход прихожан в католичество объясняется исключительно корыстными побуждениями. Показания такого рода есть в следственном деле о. Потапия.
20 августа 1927 года о. Потапию было предъявлено «Обвинительное заключение», в котором, кроме «перекупки» верующих, он обвинялся еще и в антисоветской агитации:
«<...> распуская слухи о скором падении соввласти и о том, что коммунисты занимаются грабежами. Всячески старался дискредитировать в глазах населения синодальную церковь, чтобы склонить верующих к переходу в католичество».
Обвиняли о. Потапия и в распространении, по просьбе епископа Пия НЕВЕ, «секретных инструкций из Ватикана». Это обвинение в материалах следствия основывалось на следующем показании о. Потапия:
«НЕВЕ рассказал мне о своем посвящении [новых] епископов, попросив это сохранить в тайне, и в заключение предложил отвезти пакет к епископу ФРИЗОНУ в Крым, пояснив, что меня менее опасно и подозрительно использовать для этой цели, так как за католическими священниками следят органы власти».
12 сентября 1927 года о. Потапий ЕМЕЛЬЯНОВ Постановлением Коллегии ОГПУ был приговорен к 10 годам концлагеря, а 24 марта этот приговор был еще более ужесточен — «амнистии в отношении ЕМЕЛЬЯНОВА Потапия Андреевича НЕ ПРИМЕНЯТЬ».
На Соловках о. Потапий, сердечно встреченный экзархом Леонидом ФЕДОРОВЫМ и русскими католиками, очень скоро подружился и с польскими священниками, для многих из которых позже стал надеждой и опорой.
23 сентября 1928 года в Соловецкий лагерь была доставлена из Бутырской тюрьмы большая партия осужденных ксендзов, среди них и о. Феликс ЛЮБЧИНСКИЙ. С первых же дней пребывания в лагере католическое духовенство стало добиваться возможности проводить службы в единственной действующей на Соловках Германовской часовне, хотя бы в воскресные и праздничные дни. После долгих и сложных переговоров с лагерным начальством разрешение на посещение часовни было получено:
«В то время, как в лагере царила духовная пустота, уныние и даже отчаяние, католики-церковники вели в своем замкнутом кругу содержательную жизнь <…> Наблюдая их, нельзя было не понять, какое место в жизни человека занимает религия, как она его окрыляет. На фоне соловецкого быта это бросалось в глаза особенно ярко <...> По воскресеньям и праздникам служба совершалась в Германовской часовне.
59
В часовне, при всей ее бедности, была торжественная обстановка»[22].
А на воле к тому времени обстановка накалялась. Переговоры в Берлине окончательно зашли в тупик. Ватикан не мог больше не протестовать против усиливающихся в СССР гонений на католиков, против групповых процессов, жестоких приговоров, ужасающего положения заключенных-католиков в Соловецком лагере.
8 сентября 1928 года Папа Римский объявил молитвенный крестовый поход в защиту всех верующих России, а 9 февраля 1929 года было опубликовано его письмо под заглавием «С требованием предоставления священных прав, жестоко попираемых на территории России»[23]. Послание заканчивалось объявлением церемонии искупления и призывом ко всему христианскому миру присоединиться к этой молитве. 19 марта 1929 года Папа Римский при огромном стечении народа отслужил мессу о страданиях верующих и прекращении их преследований в России.
Все эти действия Ватикана были оценены советским правительством как вмешательство во внутренние дела СССР. Призыв же Папы Римского ко всем странам мира прервать экономические и дипломатические связи с Россией до тех пор, пока там не изменится отношение к религии, только ухудшил положение российских католиков вообще, а в лагерях — особенно.
Сказалось это и на соловчанах, и прежде всего в том, что в начале 1929 года католикам запретили посещать Германовскую часовню. Официально запрет, естественно, был обоснован внутренними причинами — «в наказание за состоявшиеся там тайные посвящения священников и неумеренное пользование ею»[24]. Уже этот шаг лагерного начальства вызвал немалые сложности, так как священники и верующие-заключенные потеряли возможность исповедаться и причащаться. Но это был лишь первый шаг.
С 19 января 1929 года для католиков наступило в полном смысле слова «катакомбное» существование: в результате многочасового обыска, целью которого было положить конец тайным богослужениям, чекисты изъяли все религиозные книги и церковную утварь. Теперь каждому верующему-католику предстояло самому искать выход из положения. Однако и это было еще не все из того, что уготовили им соловецкие чекисты.
Самым тяжелым ударом для католиков стал их перевод в марте 1929 года в 13-ю роту, где в одном большом помещении содержались сотни заключенных, в том числе и уголовники. Так лагерное начальство пыталось сломить дух верующих. Однако документы свидетельствуют, что и в этих условиях священники вели
60
себя достойно. Тут уместно вернуться к о. Феликсу, который, судя по материалам его «Личного дела заключенного», именно в этой роте и находился, а позже, как и все ксендзы, был переведен летом 1929 года на штрафную командировку «Троицкая» на о. Анзер. О его поведении в лагере свидетельствуют подшитые в его личном деле заключенного характеристики — из числа тех, что систематически составлялись начальниками лагерных командировок на каждого заключенного. Приведем выдержки их них:
«10.2.30 — Анзер. Не признает лаграспорядка. Придерживается религиозных убеждений <...> 10.11.30 — Анзер. Признаков исправления не имеется. В настоящее время отношение к труду неудовлетворительное. Вполне сознательно и продуманно совершает преступления <...> 18.11.30 — 4 отделение. Идейно выдержанный и упорный враг всего советского. Заслуживает строгой изоляции <...> 30.7.31 — 14 отделение. Сомнителен к исправлению»[25].
О душевной стойкости о. Феликса читаем также и в воспоминаниях солагерника, близкого друга его, о. Доната НОВИЦКОГО:
«Я, зная близко ксендза Феликса, не могу сказать, что когда-либо видел на нем следы душевных переживаний, которые так ранят и подкашивают тонкую натуру интеллигента. Он был в высокой степени жизнерадостный и уравновешенный, благородный и чуткий человек. Он умел благородно возмутиться, наблюдая несправедливые проявления. Если случались в нашей семье какие-нибудь недоразумения, он живо реагировал на них и решительно и прямо говорил свое мнение. Мы даже называли его нашим прокурором»[26].
На острове Анзер католических священников поселили в отдельном бараке, и даже на работах исключалось любое их общение с другими заключенными.
«23 священника находились теперь скученными в комнате 3—4 метра длины и около 2-х метров ширины. Часть спала на полу, а часть — на нарах, на высоте около метра от пола, совсем как “селедки в бочке”»[27].
Удивительно, что и в таких условиях ксендзы нашли возможность исполнять свой священнический долг, о чем подробно рассказывал позже о. Донат:
«Мы устроились здесь даже с некоторым комфортом. Установили в комнате сколоченный отцом И. ВЕРСОЦКИМ стол, на котором совершали богослужение западные отцы. Днем на этом столе лежал наш черный хлеб, чтобы у администрации не появилось ненужное подозрение <...> На
61
чердаке же устроили мы удобные секретки, куда быстро и легко можно было спрятать все наши нелегальные предметы <...> Чтобы не было заметно со двора, что по ночам происходят на чердаке богослужения, мы тщательно завешивали окно комнаты плащами»[28].
* * *
Между тем на Украине готовился третий процесс над католическим духовенством. Материалы собирались чекистами долго и тщательно, создавалась разветвленная сеть «добровольных помощников».
Начало их активной работы в католических приходах можно отнести к середине 1926 года, как только ГПУ стало известно о тайных действиях Ватикана в России:
«<...> Работа по освещению костелов, общин и кружков, а равно разложение последних, несомненно, требует иметь в каждом костельном совете, кружке в среднем по 1 секретному сотруднику, вполне находящемся под нашим влиянием, которого можно было бы использовать для любой работы»[29].
Процитированная нами выдержка из «Объяснительной записки к смете расходов на работу ГПУ среди религиозных группировок» относится к первому полугодию 1928 года, когда, согласно отчету, на ГПУ «работало» более 100 человек:
«Обработка ксендзовской агентуры, в силу многих объективных и субъективных причин, затруднительна с идеологической точки зрения <...> И при условии наличия в наших руках компрометирующих данных плюс соответствующие средства, можно будет того или иного агента-ксендза купить н заставить его работать в нужном нам направлении»[30].
Именно с помощью «добровольных помощников» чекисты Украины с середины 1929 года основательно подготовили материалы к новому групповому процессу над католическим духовенством. В конце января 1930 года в течение двух дней была арестована большая группа верующих во главе с 35 ксендзами. Обвинения были стандартны: создание филиалов «контрреволюционной повстанческой организации “ПОВ”», шпионаж в пользу Польши и Ватикана, антисоветская агитация и т.д. Процесс закончился более серьезными приговорами: для многих активных священников — высшая мера наказания, позже замененная на 10 лет концлагеря, для остальных — 5—10 лет концлагеря. Многие из осужденных вскоре были доставлены на Соловки. Они и привезли сюда взволновавшую всех заключенных весть о ведущихся между СССР и Польшей
62
переговорах по поводу возможного обмена заключенными. У отбывающих наказание на Соловках ксендзах появилась надежда вернуться на родину.
Долгое и тревожное ожидание результатов переговоров, суливших освобождение, очевидно, сказалось на душевном состоянии о. Феликса. В воспоминаниях о. Доната об этом читаем:
«Нельзя было не заметить, что ксендза Феликса все же очень тяготило заключение, и он с некоторым нескрываемым нетерпением ожидал обмена заключенными между Польшей и СССР. Переговоры об обмене, как мы точно знали, начались в самом начале 1929 года. В числе кандидатов на обмен был и ксендз Феликс. Многие томительно ожидали счастливой возможности <...> Но уже в 1930 году ксендз Феликс стал терять надежду на освобождение»[31].
Первые и неожиданные для окружающих симптомы болезни о. Феликса, по мнению о. Доната, появились в августе 1931 года:
«Вдруг, неожиданно для нас, ксендз Феликс в августе 1931 года заболел — наступило состояние тихой меланхолии, появилась забывчивость. С этого времени он стал избегать общества, даже тяготился самыми простыми разговорами <...> Большей частью ксендз Феликс или лежал, или одиноко бродил но вересковым лугам»[32].
Администрации лагеря, однако, не было дела до болезни заключенного, и его продолжали назначать на тяжелые работы. Друзья же, всячески стараясь облегчить его участь, выполняли за него норму. Со временем им, правда, удалось добиться, чтобы медицинская комиссия освободила о. Феликса от тяжелых работ, но даже и легкую работу по хозяйству солагерники делали за него. Только в конце октября 1931 года больного поместили в лазарет. Появилась некоторая надежда, что о. Феликса вылечат. Однако состояние его ухудшалось с каждым днем. За больным с большой нежностью ухаживал о. Потапий, находившийся в это время в лазарете. Именно благодаря его настойчивости врач наконец поставил диагноз о. Феликсу, но диагноз этот звучал неутешительно: «воспаление передней части мозга». О. Феликс был обречен, так как ни на серьезное лечение, ни на специальный уход за больным на Соловках надежды не было:
«Если бы не вмешательство о. Потапия, положение больного стало бы поистине ужасным. На несчастье ксендза Феликса его санитар вел себя с ним очень грубо и отказывал ему в элементарных услугах. Для наибольшего облегчения положения бедного больного собрата о. Потапий добился своего перевода в палату ксендза Феликса и, как мать, ухаживал
63
за больным <...> Отец Потапий был прекрасным рассказчиком и собеседником. Своими разговорами он немало утешал о. Феликса, скрасив этим его последние дни. Видя, что близится конец его земной жизни, отец Потапий напомнил ему об исповеди. Больной был глубоко счастлив этой трогательной заботой отца Потапия и после исповеди целовал его руки, не выпуская их из своих»[33].
Смерть наступила 17 ноября 1931 года в 13 час. 10 мин, о чем был составлен акт, и сейчас хранящийся в «Личном деле заключенного Ф.Н. ЛЮБЧИНСКОГО». Друзья сделали все возможное и невозможное для того, чтобы достойно похоронить покойного. Об этом о. Донат подробно рассказал:
«Зная, что усопшего сразу же заберут в покойницкую, как только узнают о смерти, отец Потапнй сразу же после смерти ксендза Феликса совершил над ним обряд отпевания, который он прекрасно знал наизусть <...> В силу удивительного совпадения обстоятельств — это простое, но сильное и такое убедительное для нас, узников, доказательство участия Божьего в малых и важных обстоятельствах нашей жизни — властями из Кремля[34] были вызваны в Кремль ксендз Павел АШЕБЕРГ, ксендз Викентнй ДЕЙНИС и я <...> Если бы мы не хлопотали об этом, то ксендз Феликс похоронен был бы вовсе без одежды, в общей могиле и без гроба, как делалось прежде, н в неизвестном для нас месте <...> Чтобы только остаться в Кремле и, воспользовавшись знакомствами, наилучшим образом обставить похороны, я решил лечь в лазарет. Единственно возможным для этой цели поводом было подвергнуться операции»[35].
Надо сказать, что ни в каком срочном хирургическом вмешательстве о. Донат не нуждался, к тому же проведенная впоследствии операция оказалась не только мучительной, но и неудачной. Но в тот момент это была единственная возможность отдать последний долг умершему собрату:
«Благодаря знакомствам, оба мы прошли уже после вскрытия покойника в мертвецкую, помолились у гроба, благословили и собственноручно заколотили крышку гроба. Не забуду выражения лица ксендза Феликса в гробу. На лице его была легкая улыбка. Это не фантазия. Он как бы благодарил нас за заботы и, прежде всего, за исповедь, отпевание и столу»[36].
Друзья о. Феликса совершили настоящий подвиг, одарив его
64
душевным теплом в последние дни жизни, достойно подготовив к последнему пути и похоронив по христианскому обряду. Это был действительно подвиг, ибо на Соловках было нелегко похоронить умершего не только по-христиански, но и просто по-человечески.
* * *
В 1932 году органы ГПУ начали подготовку следующего группового процесса над католическим духовенством Украины. Участники «фашистской к/р организации римско-католического и униатского духовенства на Правобережной Украине» обвинялись уже в замыслах отторжения Советской Украины от СССР и в националистической деятельности, особенно среди молодежи.
Филиалы «к/р организации» были «обнаружены» чекистами повсюду, в том числе и в созданной в Троицком скиту на острове Анзер католической коммуне священников, в которую вошел и о. Потапий, вернувшийся из лазарета в декабре 1931 года. Коммуна эта морально поддерживала своих членов, оказывала им материальную помощь и, установив связь с епископом Пием НЕВЕ, при оказиях передавала через него сведения о положении ксендзов на Соловках для Польского Красного Креста и польского посольства. Именно благодаря этой связи и было передано в Польшу письмо о. Адольфа ФИЛИППА о невыносимых условиях содержания ксендзов на острове Анзер:
«Нас, ксендзов, почти всех пожилых и инвалидов, заставляют нередко исполнять очень тяжелые работы, как, например, копать ямы под фундаменты построек, вытаскивать большие камни, копать зимой замерзшую землю <...> иногда приходится дежурить по 16 часов в сутки зимой и вне помещений без перерыва <...> После тяжелой работы нам необходим продолжительный отдых, а в помещении для нас на каждого человека иногда приходится меньше 1/16 части кубатуры воздуха, необходимого для жизни человека»[37].
Публикация этого письма в польских газетах, возможно, ускорила трагическую развязку на острове Анзер. Летом 1932 года 23 члена лагерной коммуны были арестованы, и началось новое следствие по групповому делу «антисоветской к/р организации католического и униатского духовенства на о. Анзер». В «Обвинительном заключении» говорилось:
«<...> они использовали возможность совместного проживания, создали крепко спаянную антисоветскую группировку, члены которой систематически вели антисоветскую агитацию среди прочей массы заключенных, занимались тайным совершением богослужений и религиозных обрядов <...> оказывали
65
влияние на других заключенных католиков путем раздачи денежных пособий из сумм, получаемых от своих единомышленников, вели беседы на религиозные темы»[38].
Члены коммуны на следствии держались с большим достоинством, отстаивая свои религиозные убеждения и категорически отрицая все политические обвинения. Приведем их ответы на допросах:
П. ЕМЕЛЬЯНОВ: «Здесь я стал еще более стойким католиком, и меня ничто не может поколебать». В. ДЕЙНИС: «Я готов отдать жизнь за мои католические убеждения». П. ХОМИЧ: «Бог меня отметил тем, что переношу страдания, укрепляя чувства верующих. Ни на какие компромиссы в области религии я не пойду». Я. РОЗЕНБАХ: «Что касается католицизма — моих убеждений не изменю. Таким же твердым, каким был до лагеря и заключения, остался и сейчас. Вражды к советской власти я не питаю, но поддерживать безбожия я никогда не мог и не смогу, не пойду против своей совести»[39].
По окончании следствия 8 ксендзов отправили в Ленинградское ГПУ, а остальных, среди которых был и о. Потапий, разослали по самым тяжелым командировкам либо отправили в Белбалтлаг.
При заключении с СССР Пакта о ненападении польское правительство обратилось с просьбой об амнистии польских священников. Подписанный 3 августа 1932 года договор об обмене заключенными распространялся на 40 поляков, в том числе на 17 священнослужителей. 12 сентября 1932 года в Москву для обмена были привезены и ксендзы, отправленные в Ленинград. Возвращались на родину о. Донат НОВИЦКИЙ и вывезенный с Соловков в 1930 году епископ Болеслав СЛОСКАН, чьи воспоминания сохранили для нас память об о. Феликсе.
В 1934—1935 годах органы НКВД провели на Украине и в Белоруссии следующий групповой процесс над католическим духовенством, которое на сей раз опять обвинили в. создании «филиалов фашистской к/р организации римско-католического и униатского духовенства». Все повторилось — и обвинения, и приговоры.
6—7 января 1937 года в СССР прошла Всесоюзная перепись населения, и многие чистосердечно назвали себя верующими. В июле 1937 года официальными властями было заявлено, что перепись была проведена врагами-троцкистами, поэтому ее результаты недействительны. Пресса, радио были брошены на борьбу с религией. Теперь арестованных священников стали уже обвинять в приверженности троцкизму и фашизму. На новый призыв Папы Римского к молитве о верующих России, провозглашенный
66
19 марта 1937 года, в СССР внимания не обратили, так как отныне любые действия Ватикана объявлялись способствующими «угнетателям народа».
Все групповые процессы над католическими священниками в 1937—1938 годах закончились расстрелами. То же происходило и в лагерях. На Соловках, например, только в октябре—ноябре 1937 года были расстреляны 32 католических священника, среди них 12 поляков, имена которых приведем здесь (остальные будут названы позже): Станислав ГАНЬСКИИ, Иосиф ДЗЕМЯН, Иосиф КАРПИНСКИЙ, Иосиф КОВАЛЬСКИЙ, Ян ЛУКАЧ, Иосиф ЛУКЬЯНИН, Петр МАДЕРА, Альбин МАРКУШЕВСКИЙ, Иосиф МИОДУШЕВСКИЙ, Игнат ОПОЛЬСКИЙ, Вацлав ШИМАНСКИЙ и Болеслав ЮРЕВИЧ.
Священная война власти Советов против католического духовенства на территории СССР увенчалась успехом. К началу 1939 года в стране осталось только два действующих католических храма — в Москве и Ленинграде... и два священника-иностранца.
67
[1]Следственное дело Ф.Н. ЛЮБЧИНСКОГО // Архив ЦГАОО Украины.
[2]Новицкий Д. Москва и Соловки // Архив Медонского Центра русских исследований. Рукопись. С. 42.
[3]Следственное дело Ф.Н. ЛЮБЧИНСКОГО // Архив ЦГАОО Украины.
